Язык наш: как объективная данность и как культура речи (ознакомительный фрагмент)

1. «Магия слова» — объективная данность

1.1. «Магия слова»:

в предъявлении «лирикам» для размышлений

С точки зрения меньшинства, посвящённого в разного рода таимые знания, «магия» — закрытая от остального большинства субкультура, несущая специфические знания о способах так называемого «нефизического» воздействия на Мир и навыки та-кого рода воздействия. С точки зрения остальных это всё вы-думки и сказки, магии как явления не существует, а слово «ма-гия» — пустое слово, которым обозначают то, что объективно действует, хотя принципы действия остаются за пределами вос-приятия чувств и понимания человека.
И хотя язык, человеческая речь действительно может быть средством оказания «нефизического» воздействия на Мир, — т.е. магией доступной всем, но наряду с этим самомý языку свойственна некая своя магия — «магия слова» именно в этом специфическом смысле: объективно действует, а что именно? как действует? почему? — непонятно…
При этом родным языком все мы пользуемся с детства легко и свободно, и в нём всё «само собой» разумеется естествен-ным образом, т.е. «автоматически» — без каких-либо целена-правленных осо¬з¬наваемых нами волевых усилий. В сфере повсе-дневного общения в разрешении вопросов быта и трудовой дея-тельности в большинстве ситуаций это действительно так. По-тому, казалось бы, избранная для настоящей работы тема не требует обсуждения. Но если кто-либо в любую историческую эпоху по своей воле или под давлением обстоятельств обраща-ется к вопросам общественной в целом зна¬чимости, к вопросам бытия человечества и биосферы планеты в целом в прошлом, в настоящем и в будущем, то рано или поздно, он неизбежно сталкивается так или иначе с тем, что его родной язык становит-ся для него как бы совершенно незнакомым и вроде бы бедным словами, не позволяя выразить мысль. И это одинаково харак-терно и для так называемых «простых смертных», и для так называемых «гениев».
Так и А.С.Пушкин — тот, кто владел Русским языком, как никто другой во многих поколениях до и после него, чьё творче-ство положило основу целой эпохе языковой культуры России, оказав тем самым неизгладимое воздействие на развитие всей мировой культуры, — пишет в “Домике в Коломне” :

             XXI
А, вероятно, не заметят нас:
Меня с октавами моими кýпно.
Однако ж нам пора. Ведь я рассказ
Готовил; а шучу довольно крупно
И ждать напрасно заставляю вас.
Язык мой — враг мой; всё ему доступно,
Он обо всём болтать себе привык.
Фригийский раб, на рынке взяв язык,

                  XXII
Сварил его (у господина Копа
Коптят его). Эзоп его потом
Принёс на стол... Опять, зачем Эзопа
Я вплёл с его варёным языком
В мои стихи? Что вся прочла Европа,
Нет нужды вновь беседовать о том!
Насилу-то, рифмач я безрассудный,
Отделался от сей октавы трудной!

Это — выделенное нами в тексте цитаты жирным — о чём?
— О том, что А.С.Пушкин то ли намеревается высказать под видом «шутки» в последующем тексте поэмы нечто из ряда вон выходящее по своей значимости (Ведь я рассказ / Готовил; а шучу довольно крупно), то ли жалуется на свою «болтливость», которую не способен удержать (Язык мой — враг мой; […], / Он обо всём болтать себе привык), и сетует на неподвластность ему родного языка (Насилу-то, рифмач я безрассудный, / Отде-лался от сей октавы трудной)?
¬— Или это действительно малозначимая болтовня о кулина-рии и ведении домашнего хозяйства, проистекающая из празд-ности барина, стечением обстоятельств оказавшегося запертым в холерном карантине и утомлённого в деревенской глуши осенней слякотью, скукой и бездельем ? — ведь далее речь в по-эме действительно идёт о курьёзном происшествии, якобы при-ключившемся в одной семье при найме кухарки. Но тогда поче-му “Домик в Коломне” — поэма (т.е. произведение, отнесённое самим А.С.Пушкиным к жа¬н¬ру, тра¬диционно почитаемому «вы-соким»), а не какие-то застольно-шуточные или игриво-салонные «куплеты»?
— Или это всё же о том, что “Домик в Коломне” — иносказа-ние? Причём иносказание по своему смыслу такое, что превос-ходит значимость всей передовой (на то время) европейской фи-лософии и публицистики и далеко выходит за пределы круга их понятий  (Что вся прочла Европа, / Нет нужды вновь беседо-вать о том!). А смысл иносказания таков, что ни язык науки, ни даже «эзопов язык» (иносказательный язык басен), понятные большинству (по крайней мере, «образованной публики»), не позволяют в их исторически сложившемся к тому времени виде выразить то, о чём намеревается поведать поэт, вследствие чего он вынужден в этой поэме в словарно-грамматических фор-мах русского языка того времени создать некий свой осо-бенный язык — художественно-образ¬ный, сюжетно-иносказательный, в котором персонажи поэмы, события сю-жета и казалось бы явные отсылки к узнаваемым фактам истории и самóй пушкинской эпохи стали бы носите¬ля¬ми совсем иного смысла.
И может для того, чтобы он написал произведения Болдин-ского цикла, Промысел, освобождая А.С.Пушкина от власти над ним суеты светской жизни, привёл его в деревенскую глушь и запер в холерный карантин, предоставив таким спо-собом время уединения, необходимое всякому человеку как для осознанного освоения им своего «внутреннего мира», так и для своего личностного развития и творчества?
И в зависимости от той или иной определённости в ответах на эти вопросы (а также и в ответах на иные вопросы такого ро-да) читатель сможет извлечь тот или иной смысл не из сюжета поэмы “Домик в Коломне”, а из её текста — из её языка, т.е. из порядка слов и знаков препинания. И смысл этот может лежать в широком диапазоне жизненной значимости.